I

Тетради моих дневников – это мои "годовые кольца": в них, как и в кольцах дерева, летопись моей жизни.

Лес для человека не только хвойный, лиственный или смешанный, oн для него и радостный, вдохновляющий, удивительный, наводящий на размышления. Даже страшный! Но всегда притягательный и красивый. Самое удивительное явление на земле. Самое прекрасное и самое уязвимое.

Ходишь по давным-давно знакомым тебе местам – и словно везде сам себя встречаешь: и тут ты, и там, и там. И все, что вокруг, давно твое и всюду ты, ты и ты.

Весной в лесу и без тебя все торопится, а ты еще больше торопишь время – с нетерпением ожидаешь каждый новый день, предвкушая завтрашние события. Пока не спохватишься – а весна-то уже и кончается! И куда спешил, зачем весну торопил – жди теперь новую целый год!

В лесу все неожиданно, непредсказуемо и всякий раз внове. Работа для всех твоих пяти чувств. А то и шести...

Остановись, осмотрись – и лес начнет тебе открываться не вообще, не скопом, а в том месте, в котором остановился, – болотцем, вырубкой, поляной или ручьем. Это как разговор с человеком: одно дело на ходу, на бегу – привет, привет! – и бегом дальше. И совсем иное, когда неспешно, обстоятельно, по душам.

В ливень я поднимаю руки, хватаю тугие струи дождя – и так достаю до неба...

Мы слишком быстрые и не видим того, что медленно происходит. Не видим, как растут деревья, как дробятся и рассыпаются скалы, как погружаются в землю камни. Мы очень быстро живем. И очень мало.

Вся лесная жизнь замешена на терпении. Семя в земле терпеливо ожидает своей поры. Цветок ждет тепла. Сова весь день неподвижно сидит в ожидании ночи. Ливень, буря, мороз – а ты терпи. И пусть тебе уже не терпится, а ты терпи. Холод, голод, жара - терпи. Все перетерпи – и только тогда исполнится то, ради чего терпел.

Зимой деревья от ветров и морозов поскрипывают, похрустывают, постукивают, попискивают, и это бывает очень похоже на голоса летних птиц. Уж не снятся ли зимним деревьям летние сны, не вспоминают ли они сквозь сон о птицах, что пели летом на их сучках? А почему бы и нет?..

Каждое дерево шумит – даже в пору безветрия. И у каждого свой, особый шум. Но лес, бывает, так соединит все шумы, так их перемешает, что получится полная тишина. Лесная особая тишина.

Идешь по весеннему лесу и вспоминаешь, кого ты видел и слышал тут в прошлые весны. Вспомнишь песни зяблика или веснички – они тут же и пропоют. Вспомнишь линючего зайца – он уже тут как тут, скачет-шуршит в ольшанике! Вспомнишь про дятла – а он уже где-то стучит. И так получается, словно они не из леса являются, а из твоей памяти! Вспоминаешь – как на волю их выпускаешь. Только вспомнишь, а он и тут. Полная голова воспоминаний, полный лес зверей и птиц.

Рассказывая о лесе, ты неизбежно рассказываешь и о себе.

Три года не был я на этом лесном островке посреди мохового болота, а ничего на нем за это время не изменилось: те же сизые от лишайников сосенки, ярко-зеленый брусничник, та же застойная тишина. Так было и так будет. Когда и тебя не будет...

Вспоминаешь давние, до слез когда-то огорчительные охотничьи моменты, когда упускал то птицу, то зверя, и диву даешься – уже не горюешь, а радуешься. И тому, что упустил и промазал и что не убил. А вот от прежних сладких удач одна только горечь...

Вместо травы – асфальт, вместо деревьев – стены, вместо синего неба над головой – дым и муть. Скрежет машин вместо пения птиц, гул толпы вместо лесной тишины, топот ног вместо плеска волн. Городское бесприродное детство.

Нет одной правды на всех. Потому-то людям нужна не правда, а утешение.

Наш внутренний голос... Не голос ли это природы, давшей нам свое поручение, по-своему определившей смысл и назначение нашей жизни?

Особенно задерживаются глаза на темных еловых мысах, вдающихся в светлое моховое болото. Как встреча двух лесных миров: мира светлого с миром темным. Кто там живет, на границе света и темноты? Что происходит там?

Станешь шуметь в лесу – и лес сразу же замолчит, умолкнешь ты – лес сразу заговорит. Так что выбирай, кого тебе интереснее слушать: себя самого или лес?

Солнце не просто освещает лес, а всегда в нем что-то высвечивает. То высветит елочку, усыпанную разноцветными осенними листьями, то такой мухомор, что тихонечко ахнешь, или коряжку, обросшую изумрудным плюшевым мхом. Да мало ли что еще! Bот так и глаз наш в лесу: не просто видит, а высматривает свое.

Обрадованные встречей в лесу, мы не всегда догадываемся, что совсем не эта вот птица, не этот вот цветок создали нам счастливое настроение, а все встреченные по пути птицы и все увиденные цветы. Все они добавляли и добавляли по капельке нам радости. И не только они, а и кусты, и деревья, и ветер, и солнце, и радуга. И – весь наш путь. И бессмысленна наша надежда завладеть радостью, унеся из леса поразивший нас цветок или поймав голосистую птицу. Тогда уж берите домой весь лес целиком – или сами идите из дома в лес!

Чужды осеннему тихому лесу громкие голоса, тарахтенье мотора, брёх собак. И особенно – выстрелы, убивающие его тишину и покой.

Глядя на жeлудь или орешек липы, не представишь тот могучий дуб или пышную липу, которые спрятаны в этих плодах, хотя облик их уже в них заложен. Вот так не видишь и то, что заложено в каждой встрече в лесу, что из нее со временем прорастет и чем обернется. Все окружающее скрывает в себе гораздо больше, чем кажется нам на первый взгляд.

Чем интереснее человек, тем интереснее все, о чем он рассказывает: и лес, и звери, и птицы. Явления, события, люди.

Все меньше в лесу зверей и птиц – угасает огонек в лампе, в которой выгорел керосин. Все слабей огонек, все копотней, и уже начинает мигать. И если вовремя не заправить лампу – совсем потухнет. И навсегда.

А что, если бы леса и поля вдруг заговорили? Что бы услышали мы от них? Наверное, то, о чем и сами догадываемся, когда они упорно молчат.

Ложный гриб до того всегда ровненький, чистенький, аккуратненький, что всем сразу видно – он насквозь ложный.

Заросшую тропу в ельник опознаешь и через много лет. Тянется сквозь темный ельник узенькая полоска осинок, березок, рябинок – зеленая извилина памяти. А по кольцам на срезе можно даже узнать, когда тут была тропа. Долгая память леса...

Почему все дикие звери и птицы так недоверчивы? Потому что всех доверчивых убили охотники.

В лесу много мест, которые очень хочется обойти стороной. Не поддавайся соблазну, иди напрямик. И лес тогда может открыться тебе с той стороны, о которой ты даже и не догадывался.

Природу не любят только те, кто боится остаться наедине с самим собой.

Сколько фантастического могли бы рассказать о своей жизни звери, рыбы и насекомые! Но они молчат. Не потому ли, что мы их об этом не спрашиваем?

Пора уже собирать рассказы очевидцев о встречах со зверями и птицами, как собирают старые песни, легенды и сказки.

Оборотни... Гусеница оборачивается бабочкой, личинка стрекозы – стрекозой. Личинка – житель подводного царства, стрекоза – воздушного. Помнит ли стрекоза о своей прошлой жизни в подводном лесу, населенном подводными обитателями? Или оборотень теряет все свое прошлое и живет только отпущенными ему минутами? Как забывает птица свою жизнь в яйце.

До встречи с тобой все эти леса и поля, луга и болота были сами по себе, отдельно. А после встречи они с тобой породнились, вошли в твою жизнь – леса и все, кто в них живет. Теперь уже не просто заяц запрыгал, но поскакало твое отношение к нему!

Всю историю мы, как мужик медведя, хитро обманывали природу. А обманули сами себя: ни вершков теперь у нас, ни корешков!

Наши города как огромные надгробные плиты на похороненной под ними землей.

Мне не нужны ни птица, ни зверь, а нужно общение с ними, выслеживание их; мне нужна не стрельба из засады, а ожидание в ней; мне не нужна вершина горы

мне интересен подъем на нее. Мне действие важно, а не итог.

У каждого живого существа своя жизнь, своя судьба. И твои встречи с ним – мгновения в его судьбе: встретились и разошлись. И снова каждый сам по себе. Но так только кажется! После встречи и птица и зверь уже не безразличны тебе. Нет-нет да и вспомнишь, как-то они там сейчас в лесу? Что поделывают, все ли у них в порядке? И ты уже не сам по себе, а со всеми теми, кого когда-то встречал в лесу.

Сажая в клетку зверя и птицу, мы надеемся, что и дома они будут нас радовать и волновать, как волновали и радовали в лесу. И ошибаемся! Потому что в лесу не они одни нас волновали и радовали, а вместе со всем тем, что их там окружало: деревьями и кустами, шумом ветра и сиянием солнца. А без этого они всего лишь листики, сорванные с пышного дерева.

В лесу нас тревожат самые слабые запахи, самые тихие звуки. Потому что когда-то, в глубокой древности, они были для нас, людей, жизненно необходимы. И теперь эта далекая память нас останавливает и волнует.

В лесу нет правых и виноватых, в лесу правы все: осы и осоеды, тетерева и тетеревятники.

Наблюдая так называемых неразумных животных, то и дело поражаешься разумности их поведения и поступков.

II

Дарование есть поручение.
Е. Баратынский

Сейчас многие вполне умные люди утверждают, что они в пору культа "не знали", "не понимали", "не догадывались"... Очень странно: почему же я, в ту пору еще пацан, если и не знал, то хорошо уже это чувствовал?

Позиция писателя схожа с поведением пловца в реке: один плывет против течения, другой – по течению, один раздвигает встречный мусор, другой лавирует между ним.

Вдруг тебя осеняет мысль: это как скала обрушивается в реку! Ты хватаешься за карандаш и лихорадочно, с пятого на десятое, записываешь самое главное – сюжет. Словно река волочит упавшую глыбу по дну, оставляя на нем обломки. Дальше река принимается за обкатывание углов, шлифовку обломков, укладывание их в определенном порядке. То же происходит у тебя в голове с мыслями и словами. В итоге у речки блестящая отмель, а у тебя более или менее достойный рассказ.

Герои моих книжек тем уже хороши, что я рад с ними встречаться снова и снова! Каждый ли пишущий может похвастаться тем же?

"Надо же во что-то верить!" Во что-то надо, но не в кого-то.

Мы занимались не выявлением талантов и склонностей человека, a поступали по армейскому правилу: "Не умеешь – научим, не хочешь – заставим!" И вот результат...

Даже Богу потребовалось семь дней для сотворения мира; нам для его уничтожения довольно одной минуты.

Пришвин написал: "Вот если бы люди бросили подсиживать друг друга и стали заниматься тем, что каждый из них любит, для чего каждый рожден, – что бы это было!" А ничего бы не было: потому что люди никогда не бросят подсиживать друг друга. В этом бессилие литературы: она знает, что надо бы изменить, но изменить ничего не может. Знает, как было бы хорошо, если бы не было так плохо...

Происходит второе изгнание человека из рая: сперва из рая небесного, теперь – из рая земного. Природа уже отторгает нас!

Предком нашего деда Мазая несомненно был старик Ной!

У людей нет контролирующего механизма, отсеивающего все нежизнеспособное, – и человечество начинает вырождаться.

От соснового бора веет вечностью и смолой.

Зверь не раздумывая – по нашим понятиям он неразумный! – кидается на выручку детеныша или собрата; человек, пораздумав, – благо есть чем! – частенько уходит в сторону...

Мелькнет, бывает, некий сюжет, вспыхнешь и загоришься, кинешься вдогон, чтобы схватить и поймать "легкую птицу свободную". Вот вроде схватил, скорее ее в свою бумажную клетку, опутав строчками и словами. Смирилась птица, подчинилась тебе, а ты уже видишь, что это совсем не та жар-птица, что поманила тебя, обдала огнем, пролетая. А сидит в бумажной клетке за прутьями-строчками взъерошенная ворона. Царевна обернулась лягушкой...

Какой обернуться птицей, чтобы зов твой услышали все, кого ты любил при жизни?

...Заскорузлый рюкзак с потрескавшимися ремешками, закопченный котелок с проволочной дужкой, прожженная сбоку палатка - не просто вещи, а твои спутники, соучастники. Со временем запахи выветриваются и слабеют; как и события в твоей памяти...

Всю жизнь не терпел над собой никакого начальства! И никогда ничего у него не просил. Просить у них – всегда унижаться. А унижаться я органически не могу. Какие блага стоят нашего унижения? "Зависеть от царя, зависеть от народа..." Зависеть – это уже не быть самим собой.

До сих пор в жару на новых сосновых бревнах, которыми я заменил в доме старые, выступают большие капли смолы, похожие на блестящие слезы. Словно до сих пор бревна вспоминают свой бор и плачут.

В некоторых странах людей уже больше, чем воробьев! В Дании, например, 2 миллиона воробьев и только 1 миллион жаворонков. А людей – 5 миллионов. На Земле сейчас 5,5 миллиарда людей и всего 14 красноногих ибисов, 18 пар американских журавлей и 20 штук сейшельских зарянок.

Поиски в лесу зверей и птиц не менее интересны, чем сами встречи с ними. Больше того: просто встречи без поиска малого стоят. Встреча должна быть наградой упорству твоему и смекалке!

В пригородных лесах люди разоряют до трети всех птичьих гнезд. В Италии на пролете ежегодно убивают до 150 миллионов мелких птиц. Сколько же их гибнет по нашей вине на всей Земле?

Птицы хорошо понимают сигналы тревоги других птиц: в борьбе с общим врагом птицы нашли и "общий язык".

Некоторые звери, желая выразить полную покорность и подчинение, ложатся перед сильным на землю: лежачего не бьют! И только у людей именно лежачего и бьют, да еще ногами...

Немыслимое увеличение в городах собак и кошек говорит об увеличении одиночества среди людей, об их отчужденности друг от друга.

Книги о природе раскупаются больше и больше: люди чувствуют, как природа скудеет и исчезает. И пытаются общением с книгами заменить общение с ней.

Войти бы – хоть ноткой единой! – в хор лесных голосов, хоть единым бы звуком закрепиться в нем. И повторяться, и повторяться...

Лес – моя среда: отрада телу и вдохновенье душе.

Сколького я так и не увидел на этой земле. И теперь уже не увижу...

Деревенская тишина – это не мертвая тишина. Это и щебетание ласточек, посвистывание скворца, стук ведра у колодца и кукареканье петуха. Эти-то звуки и создают деревенскую тишину.

Мы ужасаемся жизни выдры: зимой то в снегу, то в ледяной воде. Но природа своих детей бережет, и в снегу и в ледяной воде они чувствуют себя, как мы дома.

Люблю извилистые тропинки: что ни поворот – то и новость, что ни развилка – то и неожиданность.

Рвутся и рвутся нити-паутинки, связывающие нас с природой. Пока однажды не повиснем на волоске...

Собака при нападении волка или кабана бросается в ноги к хозяину, ища защиты. Ослы, лошади, зачуяв волка или медведя, спешат к кострам людей. Даже джейраны и лоси, гонимые волками, перестают бояться людей и приближаются к ним. В их генной памяти сохранилось, что древний человек не так опасен, как зверь. И они на нас еще надеются...

Каждое открытие охотничьего сезона – это как неправедный суд, приговаривающий на казнь тысячи ни в чем неповинных живых существ.

Неужели обезьяна когда-то оторвала руки свои от земли для того только, чтобы задушить ими природу?

Лучшая вера для современных людей – это вера в переселение душ после смерти в каких-то животных. Может, хоть это заставило бы относиться к животным благожелательней и терпимей!

В голосах зверей и птиц всегда можно расслышать звуки скрипящих от ветра деревьев. Не с этого ли началась когда-то живая речь?

Прошлой зимой сдал в Архив некоторые свои книги и рукописи. Словно сижу на необитаемом острове и вот положил в бутылку записку со своими координатами и бросил в море: куда-то ее принесет, найдет ли ее кто-нибудь, прочитает ли?..

Ящерице необходимо время от времени выползать на солнце, чтобы зарядиться его лучами; мне необходимо бывать в лесу, чтобы заряжаться его зеленой силой.

Ни один вид травоядных животных – оленей, зайцев, сурков, антилоп – не занесен в Красную книгу по вине волков и других хищников. Только по вине нас, людей.

Возвращается писатель из странствий и пишет рассказ или очерк о путешествии. И в конце этак небрежно подписывается: "Лондон-Париж-Москва". А как мне подписывать: "Болото-озеро-лес"?

В старину топили лишь слепых котят и щенят; сейчас топят леса и поля, затопляют деревни и города.

Мы перестали быть сожителями, симбионтами природы и превратились в ее паразитов.

Все было до меня и все после меня будет: леса, болота, степи, горы. И многие о них писали – но другие! И потому по-другому писали: может, и лучше, но не так, как я. И в этом – и только в этом! – цена всего того, что мною написано. Если, конечно, вообще это имеет какую-то цену...

Быть среди других – значит все время противостоять, постоянно ощущать давление со стороны. И нужны немалые усилия, чтобы среди других оставаться самим собой.

Глядя на пейзаж, многие восклицают: "Шишкин!", "Левитан!", "Айвазовский!". Неужели они думают, что делают этим пейзажу честь?..

Всякая вспышка жизни ведет к истощению ее основы. Лемминги, размножась, истощают растительность тундры; после чего им ничего не остается, как всем утопиться, чтобы растительность снова восстановилась. Мы, люди, размножась сверх всякой меры, не станем топиться в море – мы до конца истощим природу. И я не вижу ничего, что нас бы остановило. "Все для человека, все ради блага его!" Хотя – именно ради блага! – давно бы пора окоротиться.

Когда видишь в лесу ободранные березы и сожженные муравейники, становится так стыдно, словно ты сам это сделал!

Нам нечего ждать милостей от природы – после того, что мы с ней сделали....

Бреши опустения на земле расширяются, как озоновые дыры в небе.

Тысячи лет литература, искусство, религия пытаются сделать людей честнее, добрее, великодушней, милосердней, а результатов чуть. Стали только хитрее и изощренней. И если в старину подонок бегал на своих двоих, то теперь он летает на самолете. Рудимент совершенно необъяснимый.

Мы наводим ребят на ответы, а надо бы – на вопросы.

Есть люди, в присутствии которых невозможно сказать пошлость, невозможно не только дурно поступить, но и дурно подумать. Они одним своим присутствием благотворно влияют на окружающих, поучают, не поучая.

Многое из того, что записываешь в лесу, срабатывает через годы. Словно ты опылился, а потом зреет плод: когда-то еще созреет...

Куда бы ни шел, всегда идешь навстречу своей судьбе.

Большинство подчиненных не переносят власти начальников, но совсем не прочь занять их место и самим властвовать.

Хорошо только то, что как бы само собой выплескивается из тебя на бумагу. Всякое вымученное писание мучительно и для пишущего и для читающего.

Не среда делает человека, а человек ищет ту среду, где он чувствует себя самим собой.

Важно не то, что говорят, а почему говорят.

В клетке звери и птицы теряют то, что теряет и человек в тюрьме: смысл жизни.

У каждого из нас есть свои "табу", свои запреты: это веления нашей совести.

В городе чужие мысли навязчивы, как комары в лесу! И от них так же приходится отмахиваться и отбиваться, чтобы не закусали.

"Исписался" – это не тогда, когда писать стало не о чем, а когда все стало неинтересно.

Земля сейчас с высоты как лоскутное одеяло. И все меньше на нем зеленых лоскутков, пригодных для жизни диких зверей и птиц.

Порядок могут создать только порядочные люди.

Поезда наши еще, слава богу, уютно постукивают на стыках; в Японии их сверхэкспрессы уже не стучат, а воют, как голодные волки!

Каждое техническое новшество встречаем на "ура!". А не мешало бы прикинуть, во сколько миллионов человеческих жизней обошлось нам – и обходится! – изобретение паровоза, парохода, самолета, автомобилей, даже велосипеда! Не говоря уже об изобретении пулемета и бомбы. И кричали бы "караул!", а не "ура!".

Всякая тенденция – уже неправда, всякая неправда – уже насилие.

Все созданное человеком – это уже познанная и освоенная природа. Это уже не загадочная живая ветвь, а оструганная сухая палка.

Всякое навязывание чего бы то ни было – от моды до идеологии и религии – нарушение прав человека.

В газете было сообщение, что мост через реку Сухону обрушился от рева самолета, преодолевшего звуковой барьер. А вы не верите, что от этого в гнездах птиц лопаются яйца.

Вдохновлять может только лес дикий, нетронутый. Посаженный и ухоженный, похожий на шеренги телеграфных столбов, кроме гнетущего чувства, ничего породить не может.

Самый верный способ точно рассказать о себе – это рассказывать о других.

Наблюдая жизнь зверей и птиц, начинаешь многое понимать в человеческой жизни.

Иметь право!.. Возможно, я никогда не воспользуюсь им, но оно должно у меня быть. Вот так человек не боится приближения холодной зимы, если у него есть теплый дом.

Нас почти убедили, что мы, люди, для того только, чтобы работать на государство, а природа для того, чтобы работать на нас.

Пора покорять не природу, а технику, которая уже выходит из-под контроля!

Вся техническая мощь всей нашей цивилизации не может создать даже простейшей живой амебы; зато может погубить на Земле все живое. А кому нужна такая цивилизация, которая губит жизнь?

III

Мы уйдем, а мир пребудет.
О. Хайям

Узоры ветвей и листьев так, бывает, сплетаются на фоне неба, что с изумлением думаешь: "А это ведь не случайно, не может быть случайным такое совершенство и такая красота: кто-то за этим стоит, что-то за этим есть!"

Белые бабочки в темных зарослях – это порхающие мгновения.

На опушках хмурых ельников вдруг зажелтели, зазолотились березки – словно выбежали из осеннего холодного ельника погреться на солнышке!

В сильный ветер лес скрипит и шумит – ходишь по нему, как под зелеными парусами! Утопая в волнах кустов и брызгах зеленых листьев. Идешь – как по воле ветра плывешь.

Если смотреть на дерево снизу, то увидишь его на фоне неба. И будет оно совсем не таким, как на фоне соседних деревьев. Среди соседей оно обыденное, заурядное, оно как все. На фоне неба – исключительное и единственное, совершенное, даже неповторимое. Одно дело видеть что-то на фоне текущего дня, и другое – на фоне вечного неба.

На лесной осенней опушке каждое дерево стало само по себе. Уже не просто желтые – скопом! – березы, не просто оранжевые черемухи или одинаково багряные рябины. У каждого дерева теперь свой оттенок и тон. И его уже не смешаешь с соседями. В каждом просматривается характер, у каждого свое лицо.

Еще бы жизнь одну – и ту бы провел в лесу!

Снежинка на ладони всегда загадка: кто создал и послал тебе этакое совершенство?

В лесу, засыпанном снегом, такая тишина, что страшно и кашлянуть... Тишина – это лучшее из всего того, что я когда-нибудь слышал.

В зимнем лесу не хочется нарушать тишину, трогать руками снеговые фигурки, затаптывать затейливые следы птиц и зверей. Хочется тихо ходить, смотреть и молчать.

Ночной осенний лес. Лунные пятна под черными елками, яркие звезды над головой. Дорога исчерчена тенями сосен – как по ступенькам идешь. Серебряное пятно: не то иневая поляна, не то тихое озеро. Купола стогов как шлемы богатырей. Сияющая дорога лунной рекой втекает в черный лес и посверкивает между стволов. Не идешь, а паришь. И жалеешь, что столько подобных ночей ты так бездарно проспал!

Лес после дождя встряхивался на ветру – как собака после купания!

Под осинами опавшие листья: оранжевые, красные, желтые. И на каждом непонятные знаки: багровые спирали далеких галактик, лиловые солнца неведомых нам миров, незнакомые созвездия черных звезд, расплывчатые пятна туманностей. Контуры диковинных кустов и деревьев, следы невиданных птиц и зверей. Какие-то черточки, загогулины, завитушки, многоточия и тире. Нечто нерасшифрованное и непознанное шуршит под ногами.

Бывает, такой снится сон – только бы не проснуться! Вот так себя чувствуешь, попадая в места незнакомые, дикие, – жадно всматриваешься и вслушиваешься. И только бы не проснуться!

Чтобы цветок разглядеть, не зазорно перед ним и на колени встать.

Читаешь у путешественников: "Нам было не до красот природы!" Интересно, что более важное отвлекало их? И есть ли это, более важное?

IV

До самого последнего времени у нас не было обратной связи с природой: мы творили все, что только нам вздумается, а природа молчала и терпела. И вот ее терпение кончилось, и она закричала. И мы наконец ее поняли и ужаснулись: что же мы натворили! А что бы раньше прислушаться к ней, когда она еще не кричала, а только роптала?

Сколько людей всю жизнь только готовятся к жизни – вот ужо!..

Преданность сразу же оборачивается продажностью, если за нее начинают платить.

Смех – это наша искренняя реакция: засмеялся – и себя открыл. Люди "себе на уме" редко смеются открыто.

Все хорошее на земле сделано недовольными: довольные только терпели невзгоды и приспосабливались к ним.

Откуда у нас такая самоуверенность в превосходстве нашем над всем живым? От разума или от силы? А ведь обычный шмель в поле в 400 раз старше всего человечества. В 400 раз!

Всю зиму береза прожила согнутая в дугу снегом. Весной снег растаял, и дерево распрямилось. И я прожил тяжелую зиму и вот только весной отхожу. И с пониманием поглядываю на березу, когда прохожу мимо. И даже иногда похлопываю рукой.

Считается, что в любовных делах у зверей все проще простого: побеждает сильнейший. Все так и есть: на птичьих токах, на турнирах зверей побеждает сильнейший, нахрапистый, храбрый. Но это еще совсем не значит, что именно с ним непременно уйдет олениха или тетерка: тут выбор не за ним, а за ней. Есть что-то еще посильнее силы.

В каждом уголке леса, поля, болота есть что-то самое главное, что выражает всю его суть. Как вот и в человеке...